Андрей Ранчин. Гаврила Державин — поэт и государственный служащий

Рекомендуемая ссылка на статью:

Гаврила Державин – первый поэт в истории России, занимавший высокие государственные посты. Его гражданская служба пришлась на годы царствования Екатерины II (1762–1796), Павла I (1796–1801) и на первые три года правления Александра I, взошедшего на престол в 1801 году. До 1777 года Державин состоял на военной службе, принимал деятельное участие в подавлении пугачевского восстания и в защите немецких колонистов. В феврале 1777 года из капитан-поручиков он был переведен на статскую службу с чином коллежского советника (чин 6-го класса, соответствовал по Табели о рангах воинскому званию полковника), в 1777–1780 годах служил экзекутором 1-го департамента Сената[1].

В конце 1780 года Державин поступил на службу в незадолго до этого созданную Экспедицию о государственных доходах, для которой он составил инструкцию, регламентирующую ее деятельность. В 1782 году он поднялся еще на один класс по Табели о рангах — получил чин статского советника. Действовал весьма рьяно, беря на себя исполнение обязанностей менее ответственных сослуживцев, но впал в немилость у начальника, князя А. А.Вяземского: неприязнь была вызвана сатирическим портретом Вяземского, которого Державин вывел в ряду других вельмож в оде «Фелица»[2].  Обида и озлобление были малоосновательными: намеки на державинского начальника в стихотворении были всего лишь безобидной шуткой.

Вынужденный уйти в отставку в начале 1784 года, автор «Фелицы» получил следующий чин – действительного статского советника. Но уже полгода спустя он был назначен олонецким губернатором. На этом посту Державин проявил себя как ответственный и истово исполняющий свой долг администратор: лично объехал по рекам труднопроходимую малонаселенную губернию, добывая сведения для ее описания, заложил город Кемь.

Однако преданность Державина своему делу вышла за рамки служебной субординации: он провел ревизию в местных учреждениях — присутственных местах, находившихся в подчинении не у него, а у вышестоящего начальника Т. И. Тутолмина – наместника Олонецкой и Архангельской губерний. Ревизия, формального права на которую губернатор не имел, выявила многочисленные нарушения; Державин также обвинил наместника в самоуправстве. Масла в огонь взаимной вражды подлила анекдотическая история с губернаторским медвежонком, который невзначай пробрался в судебное присутствие, а один из подчиненных губернатору чиновников в шутку обратился к нему как к члену присутствия. Сторож прогнал зверя палкой. Сторона Тутолмина увидела в этой истории намеренное оскорбление суда, а «державинцы», в свою очередь, сочли оскорбительным для губернатора обращение сторожа с его питомцем. «Тутолминцы» распускали слух о рукоприкладстве горячего Державина, будто бы ударившего кого-то из чиновников. Слух не опровергнутый, но и не подтвержденный бесспорно.

Жалоба наместника на своего строптивого подчиненного не имела серьезных последствий: в декабре 1785 года Державин был лишь переведен в другую губернию — Тамбовскую — на такую же должность. В Тамбове он также проявил себя как деятельный администратор: способствовал улучшению судопроизводства, облегчил условия содержания заключенных, открыл и построил народное училище,  богадельню, сиротский дом, театр, создал типографию (в ней стали печататься первые в России «Губернские ведомости»), учредил народные школы в нескольких городах губернии.

Однако и здесь повторилась та же ситуация: ретивый, несдержанный и неравнодушный губернатор вмешался в дела, бывшие прерогативой его прямого начальника рязанского и тамбовского наместника И. В. Гудовича. Державин самоуправно выделил деньги на закупку хлеба для армии, вмешался в дело купца Бородина и, обвинив в недобросовестности, арестовал его имущество.

Дело Державина разбирал Сенат, однако виновным его не признал. Доклад Сената был утвержден императрицей, но новое назначение отставленный от должности Державин получил только в декабре 1791 года, когда был назначен статс-секретарем императрицы с обязанностью наблюдать за законностью решений Сената. Он добился оправдания иркутского наместника И. В. Якоби, заведомо ложно обвиненного в попытке развязать войну между Россией и Китаем, расследовал щекотливое дело придворного банкира Сутерланда, связанное со взяточничеством высокопоставленных особ.

Ходатайства Державина за бедных и обойденных наградами, протесты  на  несправедливые судебные решений стали утомлять и раздражать императрицу. В сентябре 1793 года Державин был произведен в чин тайного советника (3-й класс по Табели о рангах) и назначен сенатором с обязанностью «присутствовать» и во вновь открытой Meжевой экспедиции. В январе следующего, 1794-го, года он был назначен президентом Коммерц-коллегии (аналог Министерства торговли) и присутствующим в Комиссии о коммерции. И вновь  решительно взялся за дело: пытался пресечь ввоз контрабанды, начал расследование мошенничеств таможенных чиновников и иностранных купцов. Однако его доклады оставались без ответа, и вскоре Державину было велено никакими делами впредь не заниматься и считаться президентом Коммерц-коллегии номинально, «ни во что не мешаясъ».

В начале нового царствования он был назначен правителем канцелярии Государственного  совета, но вскоре Павел I, разгневанный поступками Державина, пытавшегося взять на себя едва ли не руководство всем Государственным советом и упрямо не желавшего ограничиться одними лишь канцелярскими обязанностями, освободил его от должности, сохранив лишь место в Сенате.

И все же служебная карьера Державина продолжилась, и в апреле 1800   года он стал присутствующим в Комиссии законов. Выполнял он и ряд отдельных поручений императора Павла I. В июне – сентябре 1800 года он совершил инспекционную поездку в Белоруссию с целью остановить начинавшийся в этом крае голод. Одним из результатов четырехмесячной деятельности стало написанное Державиным «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, об их преобразовании и прочем». Одной из державинских идей была мысль лишить иудейские общины ряда торговых привилегий и решительно ассимилировать евреев. Трактат получил противоречивую оценку. Если И. Богуславский увидел в нем проявление закоренелого антисемитизма [Богуславский, 1995. С. 155—156], то Е.Г. Эткинд, напротив, попытался доказать, что никаких признаков юдофобства в докладной записке поэта нет, и эта точка зрения представляется нам более реалистичной. [Эткинд, 1995. С. 158—162]. Меры, предпринятые Державиным, были признаны эффективными, а он сам награжден чином действительного тайного советника (чин 2-го класса, равный полному генералу) и почетным командорским крестом Мальтийского ордена. После этого в августе 1800 года Державина назначают президентом возобновленной Коммерц-коллегии, в ноябре — вторым министром при Государственном казначействе и вскоре — государственным казначеем, членом Государственного совета и 1-го департамента Сената.

После убийства Павла I офицерами-заговорщиками и воцарения Александра I Державин был уволен почти со всех постов, сохранив лишь место в Сенате, но в 1802 году был возвращен на службу, расследовал злоупотребления калужского губернатора Д. А. Лопухина.  В сентябре 1802 года после образования системы министерств был назначен министром юстиции и вновь стал членом Государственного совета. Он разработал указ «О судимых в уголовных палатах за преступление должностей чиновниках» и проект правил третейского и совестного суда. Предлагал провести реформу Сената, вернув ему законосовещательные полномочия и даровав контроль над создаваемыми тогда министерствами.

Докладные записки Державина занимают более половины почти восьмисотстраничного тома его собрания сочинений, подготовленного Я. К. Гротом [Державин, 1871. С. 41—498]. «Каждый вторник и каждую пятницу одного за другим изобличал он министров перед лицом государя: в самовольном распоряжении казенными миллионами, в заключении контрактов без торгов и публикаций, в поблажках откупщикам, в раздаче наград и чинов “по прихотливой воле каждого министра” и т. д. Правда была на его стороне, но сконфуженный государь выгораживал и покрывал своих ставленников» [Ходасевич, 1988. С. 201—202]. Недовольный либеральными реформаторскими проектами, выдвигавшимися молодым окружением царя, испортивший отношения с вельможами старшего поколения из-за непрестанной критики в их адрес и неуживчивого нрава, престарелый сановник и поэт в октябре 1803 года был отправлен в отставку. Но попыток повлиять на положение дел в армии, на внешнюю и внутреннюю политику он не оставлял почти до последних дней жизни, надеясь вернуться на государственную службу.

Своих должностей Державин добился благодаря решительности, неподкупности и честности: он не принадлежал к знати, не имел связей при дворе и редко пользовался покровительством высоких особ, о чем сам напомнил при беседе с Екатериной II в 1789 году, которую воспроизвел в своих автобиографических «Записках»: «Будучи бедный дворянин и без всякого покровительства, дослужился до такого чина, что мне вверялися в управление губернии, в которых на меня ни от кого жалоб не было» [Державин, 1871. С. 609]. Я. К. Грот, проанализировавший поведение Державина еще в годы пугачевского восстания, пришел к выводу: «На словах, в переписке своей Державин иногда, по духу времени, льстил своим начальникам, но на деле он держал себя с ними безукоризненно» [Грот, 1861. С. 159]. Служба была для него, человека в молодые и даже зрелые годы очень небогатого, единственным средством обеспечить себя[3]. Биографы по-разному оценивают деятельность Державина на государственной службе,  подчеркивая либо неуживчивость, склонность к мелочной критике других, неприятие реформ [Бриллиант, 1893], либо  независимость, честность администратора, многие начинания которого «оказались плодотворными» [Замостьянов, 2013. С. 345]. Екатерина II, заявившая Державину, что он нарушил кардинальный принцип «чин чина почитает» и решившая: «Пусть пишет стихи» [Храповицкий, 1901. С. 175], объясняла его столкновения неуживчивым нравом, спрашивая: «Не имеете ли вы чего в нраве вашем, что ни с кем не уживаетесь» [Державин, 1871. С. 609]. Слова же Александра I, сказанные Державину перед отставкой, выглядят невольным комплиментом, а не упреком: «Ты  очень  ревностно служишь» [Державин, 1871. С. 821]. Существует мнение, что продвижение Державина на государственной службе объясняется высоким статусом, который приобретает поэзия в царствование Екатерины II, стремившейся играть роль просвещенной государыни — покровительницы искусств [Проскурина, 2006. С. 207—220]. Действительно, ни один поэт предшествующего поколения не сделал подобной карьеры и не вел себя столь независимо в отношениях с властью, включая прежнего любимца императрицы Василия Петрова, которому протежировал Г. А. Потемкин. Екатерина II, в связи с делом И. В. Гудовича, объясняла свое покровительство Державину-чиновнику его заслугами поэтическими, а не административными: «Статс-секретарь Александр Васильевич  Храповицкий  объявил ему высочайшее благоволение, что она автора “Фелицы” обвинить  не  может» [Державин, 1871. С. 607]. Благоприятные перемены в отношении к Державину Павла I и Александра I часто также принято объяснять реакцией на посвященные им оды. Однако назначение на высокие посты может объясняться и иначе – признанием Екатериной II и Павлом I объективности и дотошности  Державина в ревизионных и инспекционных делах,   Александр I возвысил его, чтобы самому лавировать между разными группами царедворцев.

Державин профессионально интересовался вопросами государственного устройства и места сословий в общественной иерархии. Об этом свидетельствует глава «О возмущениях и бунтах» в сделанном им переводе-конспекте французского переложения книги Ф. Моллета о Ф. Бэконе, принадлежащего А. Делейру [Западов, 1958. С. 45—54]; [Державин, 2013. С. 141—143, 168—170][4]. Также в его поэзии нашли художественное выражение идеологические и геополитические проекты Екатерины II и Г. А. Потемкина, например, освоение Северного Причерноморья [Зорин, 2001. С. 126—128, 130—140].

«Его чувство собственного достоинства опиралось в немалой степени на поэтические достижения. Однако при этом служба была для него отнюдь не только источником дохода и престижа. В своих автобиографических «Записках» Державин пишет главным образом о служебных делах. К службе он относился ревностно и честно; для поэтического творчества у него оставался только досуг. В своей «Оде на Новый год» (1780—1781) он пишет: «От должностей в часы свободны / Пою моих я радость дней» [Клейн, 2010. С. 298].

Сам Державин видел именно в своих поступках — как человека и государственного деятеля — собственное нравственное оправдание, отвечая на стихи А. В. Храповицкого, обвинившего его как поэта в лести сановникам:

Извини ж, мой друг, коль лестно
Я кого где воспевал;
Днесь скрывать мне тех бесчестно,
Раз кого я похвалял.
За слова — меня пусть гложет,
За дела — сатирик чтит.

«Храповицкому», 1797 [Державин, 1957. С. 248].

Упреки поэта в лести беспочвенны: как убедительно показал В. А. Западов, «из  возможных в XVIII в. позиций — сервильный стихотворец, поэт-гражданин, поэт-дилетант, вдохновенный певец-демиург — Державин решительно отвергает сервильную поэзию, пытаясь поначалу сочетать позицию поэта-гражданина с позой дилетанта» [Западов, 1989. С. 74]. Воспевание царей ни в коей мере не было проявлением сервилизма, а соответствовало представлению об особой значимости монарха в структуре общества и космоса, в «великой цепи бытия»: «Державин не случайно просит у Фелицы “наставленья “ о том, как щастливым на свете быть”. Царь, соотнесенный с более высокой, нежели обычный человек, ступенью Цепи, должен служить эталоном: комплименты Екатерине в таком контексте означали не лесть (чего зачастую не могли понять современники поэта), а метафизически необходимое почитание “структурно” более высокого существа» [Проскурина, 2006. С. 236].

Показательно, что поэт другой эпохи, хотя и представлявший себя преемником Державина, – А. С. Пушкин – полемически откликнулся на это утверждение устной репликой, сохраненной Н. В. Гоголем, с пушкинским суждением полностью солидарным: Пушкин «сказал так: «Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела». Пушкин прав» [Гоголь, 1952. С. 229]. Но это взгляд уже из другой эпохи, когда литератор идентифицирует себя прежде всего со своей ролью писателя. Державин же, напротив, тематизирует, делает предметом поэзии собственную государственную службу и даже рассыпает в стихах намеки на своих недоброжелателей. Так, в оде «На счастие» (1789) он шифрует фамилию И. В. Гудовича и дает аллюзию на его украинское происхождение: «Гудок гудит на тон скрыпицы / И вьется локоном хохол» [Державин, 1957. С. 129]. Смысл насмешки — утверждение, что и ничтожество по воле провидения может приобрести влияние и казаться приятным, как скрипка в сравнении с простонародным музыкальным инструментом и как ухоженный локон в сравнении с хохлом волос. Здесь же в строках «На пышных карточных престолах / Сидят мишурные цари» [Державин, 1957. С. 126] скрыт злой выпад против наместников (аналог позднейших генерал-губернаторов), к рангу которых принадлежали Т. И. Тутолмин и И. В. Гудович. Скрытый смысл обоих высказываний поэт позднее раскрыл в прозаических авторских комментариях [Державин, 1866. С. 626, 624].

В поэзии Державин впервые представляет и свой идеал вельможи:

Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть — польза, слава, честь.

«Вельможа», 1794 [Державин, 1957. С. 213].

Позднее понимание обязанностей высокопоставленного чиновника Державин выразит в незаконченном прозаическом «Рассуждении о достоинстве государственного человека» (1812): «Он должен любовью к отечеству жить, вливать ее в своих подчиненных и быть примером в ней всему государству» [Державин, 1872. С. 629].

В стихотворении «Вельможа» дан и «антиидеал»  (сановник – развращенный сибарит и гедонист), отголоском которого станет образ «владельца роскошных палат» в некрасовских «Размышлениях у парадного подъезда»:

А там, где жирный пес лежит,
Гордится вратник галунами,
Заимодавцев полк стоит,
К тебе пришедших за долгами.
Проснися, сибарит! — Ты спишь,
Иль только в сладкой неге дремлешь,
Несчастных голосу не внемлешь
И в развращенном сердце мнишь:

«Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки;
Жить для себя лишь одного,
Лишь радостей уметь пить реки,
Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;
Стыд, совесть — слабых душ тревога!
Нет добродетели! нет бога!» —
Злодей, увы! — И грянул гром!

«Вельможа», 1794 [Державин, 1957. C. 215].

Монархическое государство мыслится автором «Вельможи» как единый организм, коллективное тело: «Блажен народ! — где царь главой, / Вельможи – здравы члены тела» [Там же. C. 215]. Эта метафора встречается еще в древнегреческой литературе, в «Первом послании апостола Павла коринфянам» (12: 12—27) и римских авторов – Тита Ливия, Сенеки и Цицерона  [Тит Ливий, 1989. С. 524, примеч. 74].

Пафос обличения несправедливости, творимой представителями власти,  находит у Державина выражение не только в стихотворении «Властителям и судиям» (1780?) — переложении 81-го псалма, Державин в стихотворении «Радость о правосудии» (1794?) прямо осмысляет собственный долг государственного служащего как великую миссию, исполненную пророческого пафоса:

Хвала всевышнему владыке!
Великость он явил свою:
Вельмож меня поставил в лике,
Да чудеса его пою.

Пришли, пришли те дни святые,
Да правый суд я покажу,

Колеблемы столпы земные
Законом божьим утвержу.

Скажу я грешным: не грешите;
Надменным: не вздымайте рог,
В безумии не клевещите,
Несправедлив что будто бог.

«Радость о правосудии», 1794(?) [Державин, 1957. С. 217—218].

Несомненно, именно поэтический дар, родственный, в державинском осмыслении, пророческому, давал автору основание придавать своей государственной службе столь грандиозное значение.«Взяв на себя роль учителя своих читателей, настаивая на своем человеческом достоинстве и независимости своего суда над современностью, Державин прояснил тем самым … одну важную идею, существенную для дальнейшего развития русской … литературы, идею личной ответственности поэта за свои суждения, личной искренности, правдивости до конца» [Гуковский, 1998. С. 363].

Литература

Богуславский И. Совсем не юбилейное… // Норвичские симпозиумы по русской литературе. Т. 4: Гаврила Державин: Симпозиум, посвященный 250-летию со дня рождения / Под ред. Е. Эткинда и С. Ельницкой. — Нортфилд: Русская школа Норвичского университета, 1995. С. 153—157.

Бриллиант С. М. Г. Р. Державин: Его жизнь, литературная деятельность и служба. — С. Петербург: Типография Высочайше утвержд. товарищества «Общественная польза», 1893.  80 с.

Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] Т. 8. — [М.; Л.]: Издательство АН СССР, 1952.

Грот Я. К. Материалы для биографии Державина. 1773–1777. Деятельность и переписка Державина во время Пугачевского бунта / Извлечено из подлинных бумаг Я. К. Гротом. — СПб.: В типографии Имп. Акад. наук, 1861.169 с.

Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века / Вступ. ст. А. Л. Зорина. — М.: Аспект Пресс, 1998. 453 с.

Державин Г. Р. Сочинения Державина, с объяснительными примечаниями Я. Грота. [В 9 т.]Т. 3. — СПб.: В типографии Имп. Акад. наук, 1866. XXII + 784 c.

Державин Г. Р. Сочинения Державина, с объяснительными примечаниями Я. Грота. [В 9 т.] Т.6. — СПб.: В типографии Имп. Акад. наук, 1871. ХХХ+ 905 с.

Державин Г. Р. Сочинения Державина, с объяснительными примечаниями Я. Грота. [В 9 т.] Т. 7. — СПб.: В типографии Имп. Акад. наук, 1872. ХХ +758 с.

Державин Г. Р. Стихотворения / Вступ. ст., подг. текста и общ. ред. Д. Д. Благого, примеч. В. А. Западова. — Л.: Сов. пис., 1957. 469 с.

Державин Г. Р. Рассуждение о науках, политике и морали / Публ. А. Н. Колоскова и Д. В. Ларковича // Вече: Русский журнал философии и культуры. 2013. Вып. 23. С. 140—204.

Дружинин П. А. Неизвестные письма русских писателей князю Александру Борисовичу Куракину (1752—1818). М.:Трутень, 2002. 505 с.

Замостьянов А. А. Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век… — М.: Молодая гвардия, 2013. 445 с.

Западов В. А. Неизвестный Державин // Известия Академии наук. Отделение литературы и языка. Т. XVII. Вып. 1. — М.: Издательство АН СССР, 1958. С. 45—54.

Западов В. А. Проблема литературного сервилизма и дилетантизма и поэтическая позиция Г. Р. Державина // XVIII век. Сб. 16: Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. — Л.: Наука, Ленингр. отд., 1989. С. 56—75.

Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. 416 с.

Клейн И. Русская литература в XVIII веке. — М.: Индрик, 2010. 440 с.

Ливий Тит. История Рима от основания города / Ред. пер. М. Л. Гаспаров и Г. С. Кнабе; Ред. коммент. В. М. Смирнов; Отв. ред. Е. С Голубцова. Т. 1. — М.: Наука, 1989. 239 с.

Проскурина В. Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. 343 с.

Ходасевич В. Ф. Державин. — М.: Мысль, 1988. 283 с.

Храповицкий А. В. Дневник А. В. Храповицкого с 18 января 1782 по 17 сентября 1793 года. По подлинной рукописи, с биографическою статьею и объяснительным указ. Н. Барсукова. — М.: В университетской типографии, 1901. 404 с.

Эткинд Е.  Державин не был антисемитом (Возражение И. Богуславскому) // Норвичские симпозиумы по русской литературе. Т. 4: Гаврила Державин: Симпозиум, посвященный 250-летию со дня рождения / Под ред. Е. Эткинда и С. Ельницкой. — Нортфилд: Русская школа Норвичского университета, 1995. С. 158 – 162.

[1] Сенат при Екатерине II осуществлял функции административного надзора и судебные функции, а 1-й департамент ведал делами внутренними и политическими.

[2] Написана в 1782-м, опубликована в 1783 году.

[3] Один из показательных примеров – письмо князю А.Б. Куракину от 3 июля 1780 года  с просьбой посодействовать получению места обер-директора Воспитательного дома, дающее жалование в 2000 р. в год и казенный дом [Дружинин, 2002, с. 145—146].

[4] В новейшей биографии Державина автором текста ошибочно назван он сам [Замостьянов, 2013, с. 398].