В феврале – марте 2014 года был принят ряд законов по реформированию структуры высших судебных органов, вносящих изменения в Конституцию и федеральное законодательство России.

Закон Российской Федерации от 5 февраля 2014 года № 2-ФКЗ «О поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации» вносит изменения в статьи 71, 83, 102, 104, 125, 126, 128 и 129 и исключает статью 127 Конституции Российской Федерации. Суть изменений, вносимых статьей 1 этого закона, состоит в исключении из Основного закона упоминаний о Высшем арбитражном суде Российской Федерации, поскольку все полномочия этого органа судебной власти передаются Верховному суду Российской Федерации, который, в соответствии со ст. 2 Закона, будет сформирован из 170 судей в порядке, установленном этой же статьей.

В соответствии с Федеральным конституционным законом от 5 февраля 2014 года № 4-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О судебной системе Российской Федерации» Верховный суд Российской Федерации становится единственным высшим судебным органом как по гражданским, уголовным, административным и иным делам, так и по экономическим спорам. Он будет находиться и осуществлять свою деятельность в Санкт-Петербурге, имея в Москве постоянное представительство. В соответствии с этими изменениями Федеральный закон по-новому определяет компетенцию Пленума и Президиума Верховного Совета Российской Федерации, полномочия Председателя Верховного Совета Российской Федерации и его заместителей.

Федеральный конституционный закон от 5 февраля 2014 года № 3-ФКЗ «О Верховном суде Российской Федерации» исключает Высший арбитражный суд Российской Федерации из перечня федеральных судов, а Верховному суду Российской Федерации придает новый правовой статус, наделяя его дополнительными полномочиями.

В соответствии с Федеральным законом от 5 февраля 2014 года № 16-ФЗ «О порядке отбора кандидатов в первоначальный состав Верховного суда Российской Федерации, образованного в соответствии с Законом Российской Федерации о поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации» была сформирована Специальная квалификационная коллегия по отбору кандидатов на должности судей Верховного суда Российской Федерации, а также установлен порядок этого отбора, предполагающий отбор судей Верховного суда Российской Федерации на конкурсной основе, по результатам специального квалификационного экзамена, решением Специальной экзаменационной комиссии по приему на должность судьи Верховного Совета Российской Федерации.

Федеральный конституционный закон от 12 марта 2014 года № 5-ФКЗ «О внесении изменений в отдельные федеральные конституционные законы в связи с принятием Закона Российской Федерации о поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации» и признании утратившим силу Федерального конституционного закона «О Дисциплинарном судебном присутствии» приводит ряд федеральных конституционных законов России в соответствие с указанным Законом о поправке к Конституции Российской Федерации, а также устанавливает переходные положения, регулирующие работу Дисциплинарного судебного присутствия, Дисциплинарной коллегии Верховного суда Российской Федерации и их взаимодействия, определяет функции Судебной коллегии по делам военнослужащих Верховного суда Российской Федерации; устанавливает структуру верховных судов республик, краевых, областных судов, судов городов федерального значения, суда автономной области, судов автономных округов.

Федеральный конституционный закон от 4 июня 2014 года № 8-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «Об арбитражных судах в Российской Федерации» и статья 2 Федерального конституционного закона «О Верховном суде Российской Федерации» уточняют ряд вопросов о месте постоянного пребывания арбитражных судов, об общей численности судей и работников аппаратов судов, определяет порядок организационного обеспечения (финансового, материально-технического и иного).

Федеральный закон от 4 июня 2014 года № 143-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с изменениями подведомственности некоторых категорий дел, рассматриваемых судами общей юрисдикции и арбитражными судами», носит юридико-технический характер и направлен на реализацию положений Закона Российской Федерации о поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации».

Федеральный закон от 12 марта 2014 года № 25-ФЗ «О внесении изменений в Бюджетный кодекс Российской Федерации» приводит в соответствие с Законом о поправке к Конституции формулировки Бюджетного кодекса Российской Федерации.

Наряду с перечисленными уже принятыми законами, идет законотворческая работа над проектами изменений федерального законодательства в рамках реформирования судебной системы. В том числе приняты в первом чтении проект Федерального закона «О внесении изменений в Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации», проект Федерального закона «О внесении изменений в статьи 31 и 105 части первой и главу 25.3 части второй Налогового кодекса Российской Федерации».

Положения перечисленных законов, связанные с формами осуществления судебной власти в Российской Федерации, затрагивают организационные основы и структуру высшей судебной инстанции: учреждается Верховный суд Российской Федерации как единый высший судебный орган не только по гражданским, уголовным и административным делам, но также по разрешению экономических споров и по иным делам, подсудным судам, образованным в соответствии с федеральным конституционным законом. Новый судебный орган также будет осуществлять судебный надзор за деятельностью всех федеральных судов, включая арбитражные, и давать разъяснения по вопросам судебной практики.

Каковы же конституционно-правовые основания этих изменений и в чем состоит их конституционный смысл, на достижение каких конституционно значимых целей они направлены?

В российской Конституции предусмотрены четыре вида судопроизводства: конституционное, гражданское, административное и уголовное (ч. 2 ст. 118 Конституции Российской Федерации). Арбитражное судопроизводство здесь не выделено в качестве отдельного вида судопроизводства. Вместе с тем, в п. «о» ст. 71 прежней редакции Конституции Российской Федерации в качестве одного из предметов ведения Российской Федерации упоминалось арбитражно-процессуальное законодательство, а из контекста ст. 127 Конституции Российской Федерации, определяющей компетенцию Высшего арбитражного суда Российской Федерации, явствовало признание системы арбитражных судов, отличающихся по своей предметной компетенции от судов общей юрисдикции. Внесенные изменения исключают из п. «о» ст. 71 упоминание арбитражно-процессуального и гражданско-процессуального законодательства как раздельных предметов ведения Российской Федерации, объединяя их в понятии процессуального законодательства.

В литературе высказывалось мнение, что создание арбитражного суда, как самостоятельного элемента судебной системы Российской Федерации, в историко-правовом аспекте выражает тенденцию специализации гражданского судопроизводства с целью более быстрого и правильного рассмотрения дел с определенной предметной спецификой, а именно в данном случае, экономических споров и споров со специфическим субъектным составом. Это мнение согласуется с теоретической позицией, согласно которой специализированные суды должны входить в систему судов общей юрисдикции [Овечкин М.А., 2006. С. 83; Специализированные суды в системе судов общей юрисдикции, 2006. С. 7]. Данная позиция находила подтверждение в редакции ч. 1 ст. 26 Федерального конституционного закона «О судебной системе Российской Федерации», измененной 6 декабря 2011 года.

Однако применимость понятия специализированного судопроизводства к арбитражному суду проблематична уже в силу внутренней логики исторического развития судебной системы. Хотя история судопроизводства показывает, что тенденция образования специализированных судов для рассмотрения определенных категорий дел существовала издавна, дополняясь уравновешивающей ее тенденцией судебной и процессуальной унификации [Васьковский Е.В., 1913. С. 272–273], тем не менее, эта тенденция не затрагивала рассмотрение экономических споров, а проявлялась главным образом в сфере административного правосудия [Рязановский В.А., 2005. С. 19–37]. Что же касается становления и развития арбитражного судопроизводства, то оно двигалось в противоположном направлении: от различных форм несудебного арбитража, третейских судов к арбитражному суду как полноценному органу судебной власти, наряду с судом общей юрисдикции.

Согласно действующей редакции ч. 1 ст. 26 Федерального конституционного закона «О судебной системе Российской Федерации», специализированные федеральные суды по рассмотрению гражданских и административных дел, подсудных судам общей юрисдикции, а также экономических споров и иных дел, рассматриваемых арбитражными судами, учреждаются путем внесения изменений и дополнений в настоящий Федеральный конституционный закон. Тем самым редакция Федерального конституционного закона от 6 декабря 2011 года № 4-ФКЗ закрепила положение арбитражных судов в судебной системе Российской Федерации, как одного из основных элементов этой системы, а не специализированного суда.

Таким образом, отсутствие в ч. 2 ст. 118 Конституции Российской Федерации упоминания арбитражного судопроизводства как самостоятельного вида судопроизводства не означает, что арбитражный суд является специализированным судом. Он представляет собой элемент судебной системы нашей страны. Это не противоречит тому, что специфика предметного и субъектного состава дел, разрешаемых в порядке арбитражного судопроизводства, может требовать закрепления в процессуальных нормах, отличных от норм, регулирующих судопроизводство в суде общей юрисдикции.

Однако из существования закрепленных в процессуальном законе особенностей арбитражного судопроизводства не вытекает необходимость институционального обособления арбитражного суда во всех инстанциях.

Посмотрим, каков смысл деятельности высших судебных инстанций с точки зрения международного гуманитарного права, являющегося одним из источников конституционного права Российской Федерации, и каковы  функции этих органов в судебном процессе.

Следует подчеркнуть, что обязанность государства гарантировать защиту прав и свобод человека и гражданина, в том числе от судебной ошибки, с необходимостью предполагает возможность пересмотра ошибочного судебного решения. Конституционное право каждого на обжалование в суд решений и действий (бездействия) любых государственных органов, включает в себя, в том числе, и право обжалования решений судебных органов. И в целом право на судебную защиту включает в себя защиту от ошибочных решений суда путем пересмотра дела вышестоящим судом, которую государство обязано обеспечить. Форма такого обеспечения избирается законодателем с учетом, во-первых, конкретных особенностей каждого вида судопроизводства, во-вторых, общих задач и функций каждой из предусмотренных процессуальным правом судебных инстанций.

Верховный суд Российской Федерации, сформированный в соответствии с Законом Российской Федерации о поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации» становится единым органом по пересмотру судебных решений нижестоящих судов, как судов общей юрисдикции, так и арбитражных судов. Наличие такого единого высшего судебного органа имеет особое значение для судебной системы Российской Федерации, поскольку способствует более понятному и простому доступу к правосудию, своевременному восстановлению нарушенных прав как граждан, так и юридических лиц.

Следует также отметить, что право судебной защиты прав и свобод человека и гражданина является неотъемлемым правом в любой системе государственного устройства, где основным органом по восстановлению нарушенных прав является суд, а право на обжалование необходимо как возможность исключения принятия ошибочного решения судом. Эти неотъемлемые признаки правового государства можно распространить не только на уголовное судопроизводство, но и на другие его виды, включая производство по гражданским делам в судах общей юрисдикции и арбитражное судопроизводство.

Указанные принципы закреплены в таких международных нормах, как ст.8. Всеобщей декларации прав и свобод человека, п.1 ст.6. Римской Конвенции о защите прав человека и основных свобод; п.3 ст.2 Международного пакта о гражданских и политических правах. В п. 1 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах также закреплено право каждого на справедливое и публичное разбирательство дела компетентным, независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона.

Оптимальный судебный механизм реализации права на обжалование судебных решений изложен в Рекомендации №R (95)5 относительно введения в действие и улучшения функционирования систем и процедур обжалования по гражданским и торговым делам, которую выработал Комитет министров государств – членов Совета Европы 7 февраля 1995 года. Общие принципы, которым должна соответствовать судебная система, представлены в виде модели судебной системы, включающей три условных «инстанции». Заметим, что в контексте данного международно-правового акта значение термина «инстанция» не совпадает со значением соответствующего термина в российском процессуальном праве, которое, как известно, допускает рассмотрение дела в четырех инстанциях.

Соотношение понятий «первая инстанция» и «вторая инстанция» в контексте Рекомендаций выражает принцип возможности контроля за любым решением нижестоящего суда («суд первой инстанции») со стороны вышестоящего суда («суд второй инстанции»), которую должно обеспечить государство. В «первой инстанции», согласно ст. 2 Рекомендаций, решаются вопросы судебного спора по выдвинутым сторонами требованиям, на основании предложенных ими доказательств. Суд второй инстанции, согласно п. «а» ст. 1 Рекомендаций, осуществляет контроль за решениями суда первой инстанции. При этом допускаются ограничения на судебный контроль, направленные на недопущение искусственного затягивания процесса, злоупотребления правом на обжалование; также допускается ограничение рамок разбирательства в суде второй инстанции  (ст. 2, 3, 4, 5) и использование других мер по улучшению функционирования систем и процедур обжалования (ст. 6).

Что же касается «третьей инстанции» (в терминологии Рекомендаций), то главной ее функцией является контроль за судом второй инстанции (ст. 7). В «третьей инстанции» дело рассматривается не раньше, чем оно рассматривалось в предыдущих двух инстанциях, причем рассмотрение дела в этой инстанции может служить способом защиты и восстановления нарушенных и не восстановленных в производстве двух предыдущих инстанций прав лишь в исключительных, особо сложных случаях, так как эта функция, по общему правилу, должна быть выполнена судом второй инстанции.

Согласно п. «с» ст. 7 Рекомендаций, жалобы в суд третьей инстанции должны подаваться, в первую очередь, в рамках таких дел, которые заслуживают третьего судебного рассмотрения, например, дел, которые будут развивать право, способствовать единообразному толкованию закона, или имеющих значение для всего общества в целом. Согласно позиции Комитета министров Европы, от лица, подающего жалобу, следует требовать обоснования того, почему его дело будет способствовать достижению таких целей. Согласно п. «g» ст. 7 Рекомендаций в суде третьей инстанции в принципе нельзя представлять новые факты и новые доказательства.

В российском процессуальном праве функции «третьей инстанции», в вышеизложенной трактовке этого термина, выполняет суд надзорной инстанции, производство в котором регламентируется нормами главы 41.1 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации (ст. 391.1–391.14), главы 36 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации (ст. 292–308), главы 48.1 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (ст. 412.1–412.13). При этом задачи суда надзорной инстанции, по существу, одни и те же, независимо от того, рассматривалось ли дело судом общей юрисдикции в порядке гражданского или уголовного судопроизводства или же оно рассматривалось арбитражным судом.  С учетом этого структурное объединение Высшего арбитражного суда и Верховного суда Российской Федерации при сохранении нижестоящих инстанций обоих судов позволяет реорганизовать судебную систему в полном соответствии с ее конституционно значимыми целями, закрепленными в документах международного права, Конституции Российской Федерации, постановлениях Конституционного суда Российской Федерации.

При этом сохраняется в полном объеме и наработанный многолетней судебной и судебно-арбитражной практикой механизм судебной защиты прав и законных интересов, в том числе в системе экономических отношений. Субъекты этих отношений вправе, как и раньше, обратиться в тот же арбитражный суд, который рассматривал бы дело по первой инстанции и до вступления в действие принятых поправок и изменений. В итоге же приведение спорящих сторон, независимо от оснований спора и статуса участников судебного разбирательства, к единой высшей инстанции в разрешении спора будет способствовать улучшению качества правосудия и укреплению доверия к нему. Кроме того, при новом подходе к организации системы судебных органов исключается  возможность отказа в судебной защите нарушенных прав в надзорной инстанции в случае возникновения коллизий при определении подведомственности спора.

Литература

Афанасьев С.Ф., Зайцев А.И. Специализация гражданских судов в России: история, реалии и перспективы // Юрист, 2005, №7.

Васьковский Е.В. Курс гражданского процесса. Т. I. — М., 1913.

Овечкин М.А. Место арбитражных судов в современной системе органов судебной власти Российской Федерации // Развитие партнерских отношений государства, гражданского общества и бизнеса : сб. науч. тр. — Саратов : ПАГС, 2006.

Овечкин М.А. Специализированные суды в системе судов общей юрисдикции в Российской Федерации: Конституционно-правовое исследование. Автореф. дисс…. канд. юр. наук.  — Саратов, 2006.

Рекомендация №R (95)5 относительно введения в действие и улучшения функционирования систем и процедур обжалования по гражданским и торговым делам, принятая Комитетом министров государств – членов Совета Европы 7 февраля 1995 г.  // Российская юстиция. 1997. №10. С. 2–4.

Рязановский В.А. Единство процесса. М.: Городец, 2005.

Все теории федерализма исходят из определенного понимания этого явления. В современных обществоведческих дисциплинах, как правило, федеративное государство понимается как объединение, союз политических сообществ. Соответственно, федерализм понимается как некая государственная “союзность”[1] [Абдулатипов, 2004. С. 18; Баглай, 2004. С. 319; Карапетян, 2001. С.4; Козлова, Кутафин,  2003. С. 154; Марченко, 2005. С. 308; Темнов, 2003. С. 166; Умнова, 2000. С.12; Хропанюк, 1998. С. 123; Чиркин, 1995. С. 5 и др.]. Отсюда, например, рассуждения о том, что федерализм есть процесс, в ходе которого отдельные политические сообщества договариваются о разработке единых подходов к решению общих проблем и осуществлению общей политики[2] [Козлова, 1988. С. 4–5; Чиркин, 1997. С. 6; Pernthaler, 1986; Zippelius, 1999 и др.]. В результате этих договоров происходит трансформация унитарного государства в федеративное [Friedrich, 1968. P.7; Умнова, 2000. С. 11–12; Карапетян, 2001. С. 4–6 и др.]. Данная трактовка, определенная как  интегративная (союзническая), стала в прошлом основой многих теоретических построений – от “теологического федерализма” ранних протестантов, “социетарного федерализма” Й. Альтузия и теорий союзного государства немецких мыслителей XVII–XIX веков до современных конструкций “интегрального” и “глобального” федерализма. Живучесть и неувядаемость союзнического понимания федерализма можно объяснить устойчивой традицией в трактовке термина foedus, а также кажущейся союзностью федеративных государств.

Существует и смешанная (двухвариантная) трактовка федерализма, при которой различаются федерализм (союзность) как родовое понятие и федерация как такой федерализм, при котором образуется децентрализованное государство. Помимо федерации родовым понятием федерализма в этой интерпретации охватываются конфедерация, ассоциированная государственность, “квазифедеративные формы” – унии, лиги, кондоминиумы, региональная автономия и т.д. [Элейзер, 1995. С. 107; Watts, 1999. Р. 6–14; Введенский, Горохов, 2002. С. 8–15].

В такой трактовке федеративное государство (федерация) определяется как децентрализованная форма государственной власти, но при этом сохраняется старое понимание федерализма и федеративности в качестве союза, союзности, что является по сути неразличением и смешением двух различных процессов – интеграции и децентрализации. Коренной порок этой трактовки состоит в том, что федеративность государства (понятно, что речь идет именно о федеративном государстве) усматривается в интегративности. По этой трактовке, если в результате интеграции (федеративизации) получается не просто какой-то союз, а децентрализованное государство (может получиться и что-то другое), то такое государство называют федеративным. Однако то, что называется федеративным государством, т.е. принципиально децентрализованное государство, не возникает в результате интеграции, во всяком случае, интеграционный процесс не является ни необходимым, ни достаточным условием возникновения принципиально децентрализованного государства. Это ошибочное понимание федеративности как децентрализации, обусловленной только объединением.

Сторонники “смешанной” трактовки федерализма стараются увязать сущность федеративного государства (принципиальную территориальную децентрализацию государственной власти) с исходным значением слов федерация и федерализм. Однако, сущность государства, называемого федеративным, не в том, что оно представляет собой некий союз или получается в результате объединения, а в том, что оно имеет двухуровневую систему государственной власти, но целостность государства, государственно-правовое единство сохраняется.

В сложившемся в теоретической юриспруденции понятийном аппарате федеративность, федерализм противостоят унитаризму, и вместе с последним характеризуют форму государства (форму государственного устройства). Разного рода союзы государств и прочие проявления союзности не стоят в одном ряду с федерализмом (государственным федерализмом) [Четвернин, 2006. C. 107].

В российской научной и общественной мысли еще в конце XIX – начале XX веков закрепилось и “союзное” понимание федеративного государства, и представление о федерации как о союзе государств[3] [Энциклопедический словарь…, 1902. С. 407–408]. Российские дореволюционные правоведы рассматривали федерацию как союзное государство (Bundesstaat), отличное от союза государств (Staatenbund). Значительное внимание уделялось выяснению вопроса о суверенитете частей союзного (федеративного) государства.

Так, А.Д. Градовский понимал федерацию как союзное государство, основанное на “разделенности в осуществлении прав государственного верховенства” и существовании двух уровней правительств – федерального и местных, действующих на основе разграничения компетенции. Такое государство он противопоставлял союзу государств, которое, по его мнению, представляет собой союз правительств, причем в рамках этого союза за каждым из государств сохраняется суверенитет [Градовский, 1882. С.350, 356–357].

Н.М. Коркунов рассматривал федерацию как “соединение нескольких государств для совместного осуществления союзной властью общих им задач государственной жизни”. При этом Н.М. Коркунов выделял две формы федерации: союз государств и союзное государство. В союзе государств сохраняется в полной неприкосновенности верховенство и независимость членов объединения, не происходит их подчинения союзной власти, и эти государства в своей деятельности опираются на общее согласие. Союзное государство, полагал Коркунов, не имеет договорной основы, “его устройство определяется не договором соединившихся государств, а союзным законодательством…” [Коркунов, 1904. С. 143, 144–145].

Союз самостоятельных, но несуверенных государств, подчиненных “власти федерации, т.е. того целого, которое они образуют” с разделением местных полномочий и функций между союзом и его частями – так характеризовал федерацию Ф.Ф. Кокошкин [Кокошкин, 1912. С. 301].

А.С. Ященко объединял понятия “федерация” и “конфедерация” в общее понятие “федеративные образования”. В этих образованиях “…отношение между целым и частями устанавливаются их соглашением, причем в конфедерациях сохранение союза зависит одинаково и от воли всего союза, и от воли каждой его части, а в федерациях условия соединения устанавливаются и видоизменяются согласным действием целого и его частей…” [Ященко, 1909]. Специфику федерации А.С. Ященко видел в том, что “суверенитет не принадлежит ни федеральной власти, ни штатам, а образуется только как синтез из их соединения” [Ященко, 1912. С. 294].

Рассматривая историю России, А.С. Ященко использовал понятие “федерализм” в двух  различных смыслах: союз, объединение (для характеристики удельного периода) и децентрализация (автономия в более позднем централизованном государстве). Это говорит о различении автором старых федераций (союзов) и новых (децентрализованных государств). Рассуждая о последних, он отмечает, что в истории России “неоднократно возникали политические формы, которые, если и не были федеративными в собственном смысле, то, во всяком случае, заключали в себе некоторые элементы федеративности (автономии и самоуправления, основанные на некотором соглашении)” [Ященко, 1912. С. 748–749].

Большинство современных российских ученых считают, что федерация – это единое (= унитарное?) союзное государство (от немецкого Bundesstaat), созданное на основе добровольного объединения государств или государствоподобных образований [Арановский, 1998. С. 195].

Это определение представляется негодным и по форме, и по существу. Во-первых, единое государство – это государство унитарное, в то время как федеративное – это сложносоставное государство. Во-вторых, на русском языке союзное государство означает либо государство, входящее в союз (например, союзные республики входили в состав Союза ССР), либо государство “союзное кому-то”. В-третьих, интегративное представление о природе федеративного государства не раскрывает сущность федерализма – децентрализацию и не может объяснить, чем возникновение федеративного государства отличается от возникновения государства унитарного. Так большинство современных европейских государств возникло в результате объединения, но являются унитарными.

И лишь незначительное меньшинство исследователей понимают федерализм вне принципиальной связи с союзностью, как форму рассредоточения, принципиальную децентрализацию государственной власти [Козлов, 1996. С. 43; Остром, 1993; Прохоров, 2007; Сырых, 1998. С. 66–67; Четвернин,  2006. С.103–110; Четвернин, Прохоров, 2007].

В этой трактовке федерализм выступает как принцип организации государственной власти (разделение властей по вертикали) и является составной частью общего принципа рассредоточения государственной власти. Смысл и принципа в целом, и всех его элементов в отдельности – предотвратить концентрацию власти, угрожающую правовой свободе.

Федерализм в этом контексте – это не просто рациональная территориальная организация государственного механизма или рациональное территориальное разделение труда по государственному управлению, а правовая принципиально децентрализованная территориальная организация государственной власти, цель которой предотвращение диктатуры. Принцип федеративного устройства проявляется и реализуется только в развитой правовой ситуации как организационно-правовой компонент правового государства.

Различные виды государственной власти (законодательные и исполнительные, центральные и региональные) есть во всех государственных организмах, но в них нет рассредоточения государственной власти, нет разделения властей, как по горизонтали, так и по вертикали [Проблемы общей теории…, 2002. С. 570–571]. При этом разделение властей является не инструментальным, а консервативным, охранительным принципом по отношению к правовой свободе: сначала достигается правовая свобода, которую хотят защитить посредством разделения властей, а затем уже аппарат государственной власти организуется по этому принципу. Реализация этого принципа предполагает, что власть уже ограничена правами и свободами в такой мере, что можно говорить о правовом государстве.

В правовом государстве аппарат строится по принципу рассредоточения государственной власти. Этот общий принцип конкретизируется (1) в функциональном аспекте (разделение властей по горизонтали) и (2) в территориальном аспекте (разделение властей по вертикали (территориальное рассредоточение государственной власти). Федерализм является не единственным, но наиболее последовательным, принципиальным, завершенным вариантом территориального рассредоточения государственной власти [Четвернин, 2006. С. 170].

В малом или средних размеров государстве возможны как федерализм, так и унитаризм, но относительно децентрализованный (номинальный) унитаризм, при котором образуемые из центра местные органы власти наделяются самостоятельной компетенцией или такая компетенция делегируется органам местного самоуправления. В любом случае, в правовом государстве должна быть децентрализация государственной власти, а ее конкретные формы будут обусловлены особенностями конкретного государства.

Федерализм – закономерный итог правового развития. В правовом государстве разделение властей необходимо как по горизонтали, так  и между центром и регионами. Это продиктовано гарантией соблюдения прав и свобод человека и гражданина и демократизацией государственного аппарата. Все эти процессы возникают в индустриальную эпоху, и именно в новое время возникает федерализм. Следовательно, и приведенные выше определения федерализма и федерации относятся только к развитому государственно-правовому контексту [Прохоров, 2010. С. 57].

По мнению сторонников данной, т.е. правовой трактовки федерализма в неразвитом государственно-правовом контексте никакой реальной  федерации (федеративной формы государственной власти) быть не может. Возникновение же реального федерализма связано с утверждением естественных прав, установлением развитой демократии, конституционализма, сформировавшегося гражданского общества [Варламова, 2001. С. 10].

Кроме существующих в современной юриспруденции концепций союзнического, смешанного и правового федерализма, существуют и иные теории федерализма, представляющие собой совокупность взглядов правоведов, политологов, социологов на сущность федерализма. Значительная часть этих теорий, строго говоря, не является юридическими моделями федерализма, а представляют собой попытки осмыслить отдельные стороны этого многофакторного явления общественной жизни, наиболее актуальные для определенного периода исторического развития отдельных стран и мировой цивилизации в целом [Федерализм…, 1997. С. 247].

По нашему мнению, федерализм (федеративную форму организации государственной власти) — правовое явление, возникающее только в эпоху нового времени в развитых правовых культурах. Правовое понимание федерализма – это трактовка его как принципиальной децентрализации аппарата государственной власти, которая предназначена не столько для административного удобства, сколько для обеспечения правовой свободы.

В доиндустриальных обществах различных исторических эпох в условиях неразвитости правовых норм и институтов никакой реальной федерации (государственно-властной децентрализации) быть не может, а существуют только союзы и союзничество. Реальный федерализм возможен только в условиях господства правового типа социальной регуляции, так как предполагает значительные государственные и культурно-правовые достижения, ставшие эффективными структурами государственности и политики: конституцию, разделение властей по горизонтали и по вертикали и, главное, целью государства должны быть права человека в сообществе [Pernthaler, 1986. S. 404].

В контексте данного выше определения федерализма и федеративного нельзя согласиться с теми авторами, которые находят элементы федерализма в античности и средневековье [Puttkamer,1955. S.2.] или предлагают совокупность принципов, на которых строились государственно-политические объединения античной Греции и средневековой Западной Европы, обозначать менее строгим понятием “предфедерализм” [Основы  теории…, 1999. С. 39]. Высказанная П. Пернталером оценка античных и средневековых союзов как неких исторических прототипов (прообразов) федерализма, представляется более точной [Pernthaler, 1986. S.405–409].

Исходя из приведенного определения федерализма, получаем разнообразные исторические формы договорных государственных объединений, которые в доиндустриальную эпоху являлись прототипами федерализма не потому, что возникали в результате интеграции (иногда добровольной) и являлись сложносоставными государствами, а потому, что представляли собой относительно децентрализованные политические образования. Но и такие образования, даже возникшие на основе добровольности и равноправия, а не в результате гегемонии одного из членов, не могут считаться ранними формами современных федеративных государств. В основе таких объединений лежала необходимость выстоять в военном противостоянии. Эта необходимость и обусловливала характер сообщества, его структуру и продолжительность существования. При этом не создавалось общего государства, а возникали межплеменные и межгосударственные объединения (в античности и раннем средневековье – межгосударственно-межплеменные). Все члены союза сохраняли свой суверенитет, хотя в отдельных случаях компетенция суверенных государственных органов власти ограничивалась компетенцией наднациональных властных органов.

Выше уже отмечалось, что в современной науке прочно утвердилось ошибочное представление об интегративной природе федерализма. Господствует представление, что федеративное государство – это союз, объединение, а федеративная форма устройства возникает в результате объединения. Поэтому, рассматривая историю становления федераций, большинство исследователей одним и тем же термином “федерация” называют и союзы государств в различные исторические периоды, и современные федеративные государства. Хотя очевидно, что последние представляют собой сложносоставные правовые институции, построенные на основе территориальной децентрализации государственной власти.

Такой подход не позволяет даже подойти к сущностному различению союзных образований доиндустриальной эпохи и современных федеративных государств, объясняя возникновение и тех и других процессами интеграции, хотя очевидно, что эти феномены, происходили в разных правовых ситуациях. Союз, объединение рассматриваются не только как главная причина образования, но и как основной принцип построения того, что называлось федерациями независимо от времени и условий их возникновения.

В объяснении ошибочности интегративной природы федераций следует исходить из рассмотрения того, что называлось федерациями в разные эпохи и в разных правовых ситуациях. Анализ показал, что в доиндустриальную эпоху федерациями назывались союзы племен, полисов, этносов, городов. В новое время понятие федерация применительно к государству подразумевает сложносоставное государство, образование которого может лишь соотносится с интегративными процессами, но не исчерпывается ими и не является их результатом [Прохоров, 2007. С. 8–11].

Представление об интегративной природе современного федерализма связано с терминологическим несоответствием: понятие foedus первоначально было понятием, характеризующим именно интеграционные политические процессы, результатом которых, однако, не было образование новых федеративных государств, а складывание союзнических отношений. Поэтому такие объединения правильнее называть конфедерациями и другими союзническими определениями: унии, содружества, протекторат. Расширительное применение слова foedus для обозначения и международных союзов, и децентрализованных государств, приводит к понятийной путанице и потере содержательности в определении природы этих образований.

Слово федеративность, исходно означающее союзность, объединение, дало в новое время название целому классу государств, определяемому, однако, не по критерию союзности, а по критерию территориальной децентрализации государственной власти. С 1787 года (с одобрением проекта конституции Соединенных Штатов Америки и последующей ее ратификацией штатами) принципиально децентрализованное государство стали называть государством федеративным, поскольку оно по неким внешним характеристикам сходно с федерацией = союзом. Но по существу то, что называется федеративным государством, федерацией, лишь похоже на федерацию = союз, но в действительности таковым (федерацией = союзом) не является. Название явления – федеративное (союзное государство) – не соответствует сущности явления – принципиально децентрализованное государство. Федерализм федеративного государства – это совсем не то, что федерализм конфедераций, уний и т.д. [Прохоров, 2010].

Из сказанного очевидно, что интегративное объяснение природы федерации является результатом инерции применения старого термина, обозначающего союз, объединение к новому феномену – сложносоставному децентрализованному государству, возникшему только в индустриальную эпоху. Таким образом, для разных по своей правовой сути феноменов используется один термин, обозначающий союз. При таком объяснении природы образования федеративного государства не учитываются принципиальные политико-правовые отличия аграрного и индустриального обществ и, прежде всего, объем свобод, степень их развитости и круг субъектов права в каждом из них. А именно эти факторы определяют специфику (характер) социального контекста, в котором формируется и действует государственная власть [Проблемы …, 2002. С. 595].

Не различая государственные объединения древности – “прототипы федерации” (П. Пернталер) [Pernthaler, 1986. S.405] и современные федеративные государства, не учитывая эволюцию понятия федерализм, большинство отечественных и зарубежных ученых полагают, что федеративность и союзных образований древности, и современных федераций равнозначна союзности, так как foedus = союзу. Однако федеративная практика нового времени доказывает, что это не так, и современные федерации возникают не в результате интеграции, а в итоге децентрализации государственной власти. Следовательно, наполнение современного понятия федерализм содержанием, заданным латинским термином foedus, не отражает сегодняшних реалий, а перенос на современное понятие федерализм содержания, заданного латинским термином foedus, создает ложное представление о федеративном, т.е. принципиально децентрализованном государстве, как о государстве союзном.

Если считать, что федерация – это союз нескольких государств или государствоподобных образований, то получается, что федерация (и федерализм) в современном смысле это юридическая фикция. В действительности, в современных федеративных государствах, начиная с Соединенных Штатов Америки, нет никакой союзности. Отрицание союзности в федеративных государствах нового времени означает, что они являются федеративными не потому, что возникли на основе союза, объединения, а потому, что их государственная власть децентрализована (федерализована). Кроме того, отрицание союзности в федеративных государствах нового времени означает не отрицание союзности в способе образования этих государств, а отрицание того, что союзность обусловила децентрализованную форму государственной власти.

В новое время понятие федерация во властно-государственном смысле означает не объединение, а децентрализацию государственной власти, точнее, децентрализованную форму государственной власти. Данная форма государства не является результатом союза, объединения, как государств, так и государствоподобных образований. Принципом федерализма (федеративного устройства) является децентрализация государственной власти, которая достигается не в результате интеграции, а в результате разграничения компетенции между центром и регионами, точнее – между  федеральными и региональными органами власти. Господствующее в современной науке интегративное (союзническое) представление о природе федеративного государства глубоко ошибочно. Как методологический подход такое понимание лишает исследователя раскрыть сущность федерализма – децентрализацию и не может объяснить, чем возникновение федеративного государства отличается от возникновения государства унитарного. Кроме того, позитивистский феноменалистический подход, которым является интегративная трактовка федерализма, игнорирует правовую сущность этого института, так как федерализм = союзничеству, союзности может возникать в любом политическом контексте.

При этом необходимо отметить, что, как исключение, возможно изначальное формирование государственной власти именно как децентрализованной (федеративной) одновременно с интеграцией государствоподобных образований в одно государство (например, образование первых федераций – Соединенных Штатов Америки и Швейцарии). Но в этом случае речь идет о двух разных процессах – процессе формирования государства и процессе формирования децентрализованной государственной власти. Следовательно, необходимо различать образование формы государства и формы возникновения государств: путем слияния (фузия) или путем присоединения (инкорпорация) [Поляков, 2004. С. 565]. Отсюда следует, что интеграция как способ (форма) возникновения государства отнюдь не означает, что образовавшееся новое государство будет иметь федеративную форму государственного устройства.

В языке нового времени для противопоставления понятию федеративное государство (сложносоставное государство с разделением властей по вертикали) используется понятие конфедерация (конфедератизм). Более того, используется понятие межгосударственные объединения, которым объединяются разные феномены, начиная с личной унии и кончая конфедерацией.

Следует констатировать, что термин федерация эволюционировал от обозначения союза, объединения в античности и средневековье до обозначения сложносоставного государства в новое и новейшее время. Необходимо согласиться с П. Пернталером, который, проводя различие между договорными объединениями древности и средневековья и федеративными государствами нового и новейшего времени, считает необходимым называть первые “формами «старого» федерализма” [Pernthaler, 1986. S.408.]. Эту точку зрения разделяет американский исследователь Д. Элейзер, считающий конфедерацию общепризнанной  формой федерализма до 1787 года [Элейзер, 1995. С. 107].

Думается, будет правильно, в работах обществоведов старый федерализм (по терминологии П. Пернталера) обозначать терминами союз, союзничество и т.п. Такое словоупотребление точно соответствует латинскому foedus, foederatio. Тогда федеративными государствами (федерациями) следует называть только государства нового времени, то есть не союзные, а суверенные государственные образования с разделением властей по вертикали.

Литература

Абдулатипов Р.Г. Федералогия. СПб. Питер. 2004. 320 с.

Арановский К.В. Государственное право зарубежных стран. М. 1998. 488 с.

Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации. М. 2004. 816 с.

Варламова Н.В. Современный российский федерализм: конституционная модель и политико-правовая динамика. М. 2001.

Введенский В.Г., Горохов А.Ю. Россия: испытание федерализмом. Теория и практика отечественного и зарубежного опыта. Серебряные нити. М. 2002. 128 с.

Градовский А.Д. Государственное право. Лекции 1881–1882 гг. СПб. 1882.

Карапетян Л.М. Федеративное устройство Российского государства. М. Норма. 2001. 352 с.

Козлов А.Е. К вопросу о концепции российского федерализма // Материалы бельгийско-российского научного коллоквиума 4–5 июня 1996 г., Лейвен / Под ред. Ф. Делмартино и Л. Насыровой. Лейвен. 1996.

Козлова Е.И., Кутафин О.Е. Конституционное право России. М. 2003. 585 с.

Козлова Н.Ю. Буржуазные учения о федерализме XVIII–XIX вв. М. 1988. 141 с.

Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М. 1912. 306 с.

Коркунов М.Н. Русское государственное право. Т.1. Введение и общая часть. СПб. 1904. 215 с.

Марченко М.Н. Теория государства и права. М. Изд-во МГУ. Проспект, 2004. 637 с.

Основы теории и практики федерализма. Институт европейской политики Католического университета г. Лейвена. Лейвен. 1999. С. 39 (автор главы – К.И. Зубков).

Остром В. Смысл американского федерализма. Что такое самоуправляющееся общество. Пер. с англ. / Предисл. А. Оболонского. М. 1993.

Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. СПб. 2004. 565 с.

Проблемы общей теории права и государства / Под ред. В.С. Нерсесянца. М. 2002. 595 с.

Прохоров А.В. О правовом понимании образования федеративных государств // Право и государство: теория и практика. 2007. № 10 (34).

Прохоров А.В. Понимание федерации и федерализма в современной юридической литературе// Альманах современной науки и образования. 2010. №3 (34). Ч.2. С. 54–57.

Сырых В.М.Теория государства и права. М. 1998.

Темнов Е.И. Теория государства и права. М. Экзамен. 2003. 320 с.

Умнова И.А. Конституционные основы современного российского федерализма. М. Дело. 2000. 304 с.

Федерализм. Энциклопедический словарь / Под ред. С. Д. Валентей М. 1997.  247 с.

Хропанюк В.Н. Теория государства и права. Хрестоматия. Учебное пособие. М. 1998. 944 с.

Четвернин В.А. Проблемы теории права и государства. Учебное пособие. М. 2006.

Четвернин В.А., Прохоров А.В. О юридической теории федерализма// Ежегодник либертарно-юридической теории. 2007. № 1. C. 141–153.

Чиркин В.Е. Современное федеративное государство. М. 1997. 124 с.

Чиркин В.Е. Современный федерализм: сравнительный анализ. М. 1995. 242 с.

Элейзер Д. Сравнительный федерализм // Политические исследования. М., 1995. № 5. С.106–115.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1900. Т. XXXI. С. 92–94; Т. XXXV. СПб. 1902. С. 407–408 [автор статей В.В. Водовозов].

Ященко А.С. Международный федерализм. М. 1909. 354 с.

Ященко А.С. Теория федерализма: Опыт синтетической теории права и государства. Юрьев, 1912. 852 с.

Friedrich C.J. Trends of federalism in theory and practice. N.Y. 1968.

Pernthaler P. Allgemeine Staatslehre und Verfassungslehre. Wien. New York. 1986.  404 s.

Puttkamer E.v. Föderative Elemente im deutschen Staatsrecht seit 1648: Vormerkung. Berlin– Frankfurt. 1955.

Watts R.L. Comparing federal systems. 2^nd ed. Kingston, 1999. Р. 6–14;

Zippelius R. Allgemeine Staatslehre (Politikwissenschaft). – 13., neubearb. Aufl. München, 1999.

[1] Такая точка зрения на процесс образования федераций преобладает в современной российской юридической литературе

[2] В большинстве современных работ по вопросам федерализма проводится понятийное отличие федерализма и федерации. Под федерализмом, федерализацией понимается процесс, динамика, теоретико-методологические принципы создания федерации, под“федерацией – тип реальной государственной организации

[3] Отмечая общую “союзную” природу федерации (союзного государства) и конфедерации (союза государств), автор статей “Федерация”, “Союзное государство” в Энциклопедическом словаре издания Брокгауз и Ефрон отличие федеративного государства от унии видит не в качественном, а в количественном показателе, “потому, что для понятия федерации необходимо не два, а несколько государств”

Термины «правовая модель», «правовое моделирование» в последнее время все чаще  используются авторами различных публикаций и исследований. В то же время приходится констатировать, что не всегда этому термину придается должное значение. Важно учитывать, что использование термина «правовая модель» в гуманитарных науках, и особенно в юридической,  требует гораздо более глубокой проработки и осмысления, нежели, например, в естественных науках, где понятие «модель» имеет ясное и даже физическое воплощение. Следует отметить, что термин «правовая модель» не является до конца проработанным и устоявшимся в теории права. Представляется, что анализ функций правовых моделей позволит более четко определить это понятие в дальнейшем.

Для выявления и анализа любой правовой модели, необходимо понимать, каким образом она проявляется. А.С. Безруков под формой проявления правовой модели предлагает понимать «внешнее выражение внутренне структурированной системы, отражающей закономерности существования и развития правовых явлений, а также служащей методологическим ориентиром для познания взаимообусловленных явлений правовой действительности» [Безруков, 2008. С. 60]. При этом, по мнению О.А. Красавчикова, следует различать понятия «форма проявления права» (подразумевается здесь и форма проявления правовой модели) и «форма права»: «понятие правовой формы весьма богато по своему логическому содержанию. Оно охватывает широкий круг взаимосвязанных явлений, которые объективно дифференцируются на определенные виды, подвиды и группы. Правовые формы и диалектика их развития не сводимы к какому-то одному ограниченному виду или уровню; их подразделения весьма многочисленны от общих типических через особенные (присущие лишь отдельным видам) до конкретных» [Красавчиков, 2005. С. 18]. Однако А.С. Безруков, предлагает использовать такую же классификацию форм проявления правовой модели, как и форм права, выделяя соответственно: нормативный акт, правовой обычай, юридический прецедент и нормативный договор. Нет нужды раскрывать смысл этих всем известных понятий. Исключение составляет понятие нормативного договора, в отношении которого, как отмечает В.В. Иванов, «отечественная доктрина до сих пор не выработала адекватного определения», «что, несомненно, связано с недостаточной проработанностью теории договора и теории правового акта» [Иванов, 2006. С. 161]. Но поиск надлежащего определения данного понятия выходит уже за пределы целей настоящего исследования. Конкретные же примеры проявления вышеуказанных форм правовой модели будут видны далее по ходу настоящего исследования.

По мнению И.Д. Андреева, теоретическое моделирование весьма значимо при исследовании социально-экономических явлений, «где всякое построение реальных (материальных) искусственных моделей затрагивает интересы людей и наносит им моральный или материальный ущерб, а иногда и тот и другой» [Андреев, 1977. С. 242].

Наиболее ёмко понятие моделирования сформулировано А.В. Паниным: «Моделирование – это такой метод исследования, при котором интересующий исследователя объект замещается другим объектом, находящимся в отношении подобия к первому объекту. Первый объект называется оригиналом, а второй – моделью. В дальнейшем знания, полученные при изучении модели, переносятся на оригинал на основании аналогии и теории подобия» [Алексеев, Панин, 2005. С. 376]. Интересно также и определение В.К. Бабаева: «Моделирование – это процесс познания природных и социальных явлений путем конструирования в сознании аналога социальной реальности. Мысленно сформулированный законодателем тот или иной вариант идеального поведения, представления о социальных явлениях облекается в форму модели. Средства выражения модели разнообразны: естественный язык, формулы, конструкции, цифры и т. п.» [ Бабаев, 2002. С. 370].

Следует отметить, что как в естественных, так и в общественных науках моделирование применяется уже давно, однако для правовой науки данный метод все еще остается недостаточно проработанным, хотя и весьма востребованным и перспективным. Так, В.М. Сырых пишет, что «даже незначительный опыт математического моделирования, накопленный российскими правоведами, свидетельствует о правомерности и целесообразности его применения в правовой науке» [Сырых, 2004. С. 426]. И.С. Ной уже давно отмечал, что: «в настоящее время сложились благоприятные условия для того, чтобы преодолеть догматизм и ограниченность в подходе к изучению причин преступности и личности преступника, качественно обогатить и расширить научную основу решения этой сложнейшей проблемы. Только общими условиями специалистов многих наук, общественных, а также психологии, генетики, кибернетики и других, можно раскрыть с достаточной полнотой внутренний механизм, регулирующий поведение человека. При этом важно исследовать соотношение «прирожденных программ поведения» человека, «закодированных» на уровне социальных инстинктов с «программами поведения», вырабатываемыми им в общественной практике. Большую услугу в решении этой задачи могут оказать новейшие методы исследования, в частности, – моделирование»[Цит. по Сырых , 2004. С. 535].

Говоря о задачах моделирования применительно к правовой науке, Е.П. Ситковский выделяет следующие: «во-первых, обнаружить такие совокупности правовых явлений, которые могут быть объединены в рамках одного понятия; во-вторых, доказать необходимость этого понятия; в-третьих, доказать необходимость именно этого, а не какого-либо иного понятия» [Ситковский, 1975. С. 89]. При этом считается, что наиболее эффективным является использование моделирования при исследовании однородных общественных отношений. Также допустимо сочетание моделирования с синергетическим методом. Так, К.В. Шундиков пишет: «Последнее обстоятельство является основанием для обоснования необходимости перехода к модели «гибкого», многовариантного прогнозирования в правовой сфере, разработки ряда альтернативных концепций правовой политики, каждая из которых закладывала бы основы «алгоритма» правового регулирования, рассчитанного на то или иное вероятное развитие регулируемых отношений и фактора «внешней среды»» [Шундиков, 2008. С. 155].

Значение, т.е. практическая и теоретическая значимость, правовой модели и моделирования выражается в двух аспектах:

• во взаимовлиянии правовой модели (причем как модели законодательства, так и модели правоприменения), политической ситуации, экономических условий;

– в инструментальном характере правовой модели, так как она предоставляет «новые инструментальные возможности в построении логически не противоречивого законодательства» [Безруков, 2008. С. 118–119].

В монографии «Моделирование как метод научного исследования» выделяются четыре основные функции моделей в целом, каждой из которых посвящен отдельный параграф работы:

• интерпретационная;
• объяснительная;
• предсказательная;
• критериальная [Глинский, Грязнов, Дынин, Никитин, 1965. С. 248].

В теории права были попытки обосновать и модифицировать их. Связано это было как с особенностями правовых явлений, так и с относительной давностью вышеуказанной монографии. Так, В.Д. Рудашевский выделял дополнительно программирующую функцию правовых моделей: «В силу многообразия социальных процессов, протекающих в обществе, и в силу того, что конечная цель осуществления этих процессов представляется как некоторое желаемое состояние, специальная функция правового моделирования состоит в установлении формальных структур взаимодействий между различными элементами общественной системы, своего рода программ поведения индивидов, групп, коллективов, социальных институтов» [Рудашевский, 1980. С. 304]. Эта функция правовой модели дает возможность показать общественную реализацию юридических предписаний. Если общественные отношения не соответствуют правовым моделям, следовательно, существует проблема либо в правовой модели, либо в социально-экономической основе.

Рассматривая далее функции правовых моделей, следует отметить утверждение А.Ф. Черданцева о том, что «модель может не носить исследовательского характера, а выполнять специальную задачу описания, демонстрации. Юридическую науку должна интересовать, безусловно, и эта функция моделей, так как исследование правовых явлений не является самоцелью. Одной из важных ее задач является обслуживание нужд преподавания, помощь практическим работникам государственного аппарата, создающим и применяющим нормы права. Без использования описательной и демонстрационной функций моделей эта задача не могла бы быть выполнена» [Черданцев, 2003. С. 241]. Считается, что данные функции проявляются не только при использовании материальных моделей, но и идеальных. Например, это может быть разработка нового законодательного акта на основе уже существующего модельного акта). По мнению Е.Н. Синевой, «к сожалению, практика модельного законодательства в нашей стране еще не нашла широкого применения. Модельные акты, как правило, разрабатываются международными организациями, реже государствами, затем предлагаются законодательным органам разных стран в качестве образца, на основе которого может быть принят тот или иной правовой документ. При этом, однако, в большинстве случаев никто не связан аpriori обязательством использовать эту модель. Исключение составляют лишь случаи, когда принятие внутригосударственного правового акта на основе модели составляет уставную обязанность государства, являющегося членом международного интеграционного объединения (международной организации)» [Синева, 2004.].

Выделяют также преобразовательную функцию правовой модели. В качестве примера проявления такой функции приводят законодательную дефиницию. Как пишет В.М. Баранов, «Фиксируя законодательные дефиниции как средство изменения правовой действительности, надо подчеркнуть, что иногда эти изменения столь кардинальны, что могут вести к формированию новой юридической парадигмы… Законодательная дефиниция – форма(метод) изменения права»[Баранов, 2007. С. 63–64].

Следует также подробнее осветить критериальную функцию моделей. По мнению авторов вышеназванной монографии, «Модель выполняет критериальную функцию в том случае, если с ее помощью мы имеем возможность проверять истинность знаний об оригинале» [Глинский, Грязнов, Дынин, Никитин, 1965. С. 216]. Здесь термин истины используется как соответствие объективной действительности. Как пишет В.М. Сырых, «в общей теории права категория истины применяется ко всем видам знаний, в том числе к научным фактам, правовым понятиям и категориям, научным закономерностям, правовым теориям и концепциям» [Сырых, 2004. С. 316]. О применимости такой позиции высказывается также В.М. Баранов: «И законодатель, и научное сообщество, и массовое правосознание должны отчетливо осознавать и принимать как аксиому: к законодательной дефиниции применимы характеристики истинности либо ложности. За ложность законодательной дефиниции отвечают все участники правотворческого процесса» [Баранов, 2007. С. 35]. Критерием истинности могут служить и нормативно-правовые акты более высокой юридической силы (например, законы по отношению к подзаконным актам). Нижестоящие нормативно-правовые акты должны не только не противоречить вышестоящим, но и не содержать дублирование и избыточность в содержании.

Далее для правовых моделей выделяют также гносеологическую (познавательную) функцию, хотя в какой-то степени и все вышеприведенные функции имеют познавательный характер.

В качестве особой функции моделирования правовых явлений как специфического вида социальной практики В.Д. Рудашевский выделяет организационно-проективную функцию, которая состоит «в установлении эффективного порядка возникновения, изменения и превращения различных форм правовых явлений. Данная функция решает задачу упорядочения и совершенствования механизма социального управления, а ее выполнение требует) взаимодействия со смежными науками… Моделирование как метод исследования правовых (и вообще общественных) явлений, дает возможность учесть прежде всего единство, одинаковость отношений, описываемых теоретической конструкцией  – понятием. А эта изоморфность (или в более общем случае – гомоморфность) может быть выделена только с одновременным изучением различий, т. е. всего того, что присуще каждому участвующему в сопоставлении объекту, – нельзя найти общие черты, чтобы не видеть при этом индивидуальных особенностей» [Рудашевский, 1980. С. 303].

Необходимо также указать на функциональные отличия таких понятий,  как «правовая модель» и «правовая парадигма».

Так, для правовой парадигмы характерна ограничительная функция. По мнению В.В. Шаханова, «Принятая научным сообществом парадигма запрещает не согласующиеся с ней направления, методы, теории и т. д. Это ограничивает свободу мыслительной деятельности рамками конкретной парадигмы, ориентируя научное сообщество на более детальное исследование данной предметной области» [Шаханов, 2005. С. 64]. Следующая отличающая функция правовой парадигмы – интерпретационная, заключающаяся в рассмотрении знакомых явлений в новой перспективе (С. Хантингтон) [Дискуссия…, 1994]. Как пишет А.С. Безруков, «парадигма порождает новые толкования правовых явлений в свете последних научных достижений, а также помогает осмыслить явления минувших дней» [Безруков, 2008. С. 82]. В.В. Шаханов отмечает также функции научности и «прямой связи» парадигмы: «Все должны согласовать свою деятельность с общепризнанной парадигмой, являющейся источником теоретических и методологических конструкций, позволяющей действовать сообразно современным общественно-политическим и правовым реалиям. Только опираясь на единые стандарты, пользуясь одними и теми же критериями, можно достичь эффективного правового регулирования» [Шаханов, 2005. С. 64].

Резюмируя вышесказанное о функциональном соотношении понятий «правовая модель» и «правовая парадигма», можно сказать, что это действительно близкие категории. Стоит процитировать А.С. Безрукова, который пишет, что «Единственный момент, явно выделяющийся в ходе сравнительной функциональной характеристики, состоит в научности контекста употребления термина «правовая парадигма». Можно говорить о том, что правовая парадигма имеет свое теоретическое и методологическое поле. Правовая же модель является категорией более широкого спектра применения. Однако при работе на методологическом поле правовой парадигмы следует использовать именно этот термин, ибо возникает риск возникновения нестыковок логического характера и снижения эвристического потенциала обеих категорий» [Безруков, 2008. С. 83].

 Литература

Алексеев П.В., Панин А.В. Философия: Учеб. М., 2005.

Андреев И.Д. Методологические основы познания социальных явлений: Моногр. М. 1977.

Баранов В.М. Законодательная дефиниция как общеправовой феномен // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические, морально-психологические и практические проблемы: Материалы междунар. «круглого стола» (Черновцы, 21–23 сентября 2006 года). Н. Новгород. 2007.

Безруков А.С. Правовая модель как инструмент юридической науки и практики : дисс. … канд. юрид. наук : 12.00.01 / Владимир. Юридический институт Федеральной службы исполнения наказаний. Владимир. 2008.

Глинский Б.А., Грязнов Б.С., Дынин Б.С., Никитин Е.П. Моделирование как метод научного исследования (гносеологический анализ). М.: Изд‑во МГУ. 1965.

Дискуссия вокруг цивилизационной модели: С. Хантингтон отвечает оппонентам // Полис. 1994. № 1. C.49–58

Иванов В.В. Общая теория договора. М. 2006.

Красавчиков О.А. Категории науки гражданского права. Избранные труды. В 2 т. Т. 2 / О.А. Красавчиков.  М.: Статут. 2005.

Рудашевский В.Д. Право и моделирование / В.Д. Рудашевский // Методологические проблемы советской юридической науки. М.: Наука. 1980.

Синева Е.Н. Модельный закон – инструмент гибкий. К построению единой системы внешнего государственного финансового контроля // Бухгалтерский учет в бюджетных и некоммерческих организациях. 2004. № 13.

Ситковский Е.П. Возникновение новых категорий в диалектической логике // Вопр. философии. 1975. № 10.

Сырых В.М. Логические основания общей теории права: В 2 т. М. 2004. Т. 1: Элементный состав.

Теория государства и права: Учеб. / Под ред. В.К. Бабаева. М. 2002.

Черданцев А.Ф. Толкование права и договора. Учебное пособие. М.: Юнити-Дана. 2003.

Шаханов В. В. Правовые парадигмы: Дисс. … канд. юрид. наук. Владимир, 2005.

Шундиков К.В. Синергетический подход в правовой науке: проблемы адаптации. 2008. № 1 (276). С. 145–156.